ЯНВАРЬ. КАННЫ

Канны -
это зеркало, разбитое о край ванны.
Это сорок пять минут до Монако.
Однако,
одиноко
с пепельницей мобильной
передвигаясь по изобильной
земле отдыхающих франков,
ты как шарманщик с его обезьянкой,
с прошлым не расстаешься,
и только по пьянке
можешь уткнуться в плечо иностранке,
японке.
Здесь продюсеры ходят по парам,
а звезды смолят за углом сигаретки,
и рядами шагают старлетки
к ресторанам, романам, омарам.
Собственно, это январь, днем -
плюс восемнадцать, ночью -
чуть холодней, и, надвинув берет
до бровей, ты торопишься поскорей
в ресторанчик злюки-китайца.
Здесь питаются журналисты
восточного блока, поедая
лапшу, залитую соевым соком,
ты киваешь соседям, таким же
медведям, но с несколько более
звонким прононсом, жмешь руки
эстонцам, садишься за стол.
"How do you do..." "И тогда я сказал..."
Поел и пошел.
Вечер в Каннах,
все яхты уткнулись в причал,
кончен бальзам в бутылке из-под кока-колы,
от которого привычно темнеет язык.
Ты сидишь на скамейке у моря.
Не существует других миров,
снега, безденежья, хмурой плиты
балтийского неба, приятелей,
ждущих чего-то с понедельника
до воскресенья. Твой кошелек
готов подтвердить реальность спасенья.
Но то, что ты покупаешь, кончается сразу,
ты чувствуешь в этом угрозу,
непонятную линию прозы
тридцатилетних.
Что поделать, здесь - была остановка,
здесь ты сошел с плащом
и антикварным портфелем,
в рай ты вступил, как в воду морского десанта.
Теперь с вниманием изучай,
бери уроки ленивого сленга за деньги
с портретом Марии Кюри,
теперь - смотри.
Здесь пальмы, певцы, диск-жокеи,
сонный портье с рыбьим английским,
и девушка Катарина, немка, с цепочкой на шее,
твердящая: "Я невидимка".